Гэри Хартстейн: Все великие чемпионы — умные люди

17/04/2014, по материалам F1Racing

Анестезиолог Гэри Хартстейн проработал в Формуле 1 более 20 лет, большую часть времени он был правой рукой профессора Сида Уоткинса, анесколько лет назад
сменил его на посту медицинского делегата FIA.

В интервью для британского F1 Racing Хартстейн рассказал о том, что думает о травме, полученной Михаэлем Шумахером в декабре, работе медицинских служб Гран При и приоритетах, которые должны стоять перед FIA в области безопасности гонок.

Вопрос: После инцидента с Михаэлем Шумахером вас часто цитируют. Люди мало что понимают в черепно-мозговых травмах, а вы встречаетесь с ними регулярно...
Гэри Хартстейн:
Я бы хотел, чтобы люди понимали. Можно сто раз смоделировать инцидент с Михаэлем – с той же скоростью, углом и характером падения, и последствия всегда будут разными. Чем больше пройдёт времени, тем яснее будет ситуация.

Вопрос: Травмы головы и сотрясения мозга - это то, о чём автоспорт должен серьёзно задуматься?
Гэри Хартстейн:
Сид Уоткинс был нейрохирургом, и когда я пришёл, мы сразу же подняли тему сотрясений мозга. Сид связывался тогда с парнями из Америки: Терри Траммеллом, Стивом Олви и Хэнком Боком. Стив, который был специалистом в этой области, открыл нам глаза. Перед началом сезона мы провели тесты нейрокогнитивных функций гонщиков, создав электронную базу...

Мы проверили время реакции, выносливость, голосовую и пространственную память – все параметры, которые, как нам известно, страдают у пациентов с сотрясением мозга. Так появилась точка отсчёта. Правилами установлено, что каждый раз, когда гонщик переживал удар в голову, или всякий раз, когда медперсонал считал это необходимым, он должен был пройти этот тест ещё раз. Роберт Кубица не выступал через неделю после аварии в Монреале в 2007 году, так как один из параметров ухудшился. В остальном он чувствовал себя на удивление хорошо – и хотел выступать.

Вопрос: Я всегда поражался умению гонщика на скорости 300 км/ч справляться с множеством задач...
Гэри Хартстейн:
Это удивительно. Если спросить обычного человека, что отличает лучших гонщиков, то все говорят о времени реакции. Но я не думаю, что их время реакции – хотя оно и очень хорошее – лучше, чем у других спортсменов. Но на физическом уровне они обладают невероятной способностью с молниеносной скоростью менять фокус глаз. Думаю, их глазные мышцы чрезвычайно сильны. А кроме того, концентрация. Вы когда-нибудь ездили на двухместной машине Формулы 1?

Вопрос: Да, с Мартином Брандлом, – а ещё с Жаном Алези, оба раза в Абу-Даби...
Гэри Хартстейн:
Вы смогли бы делать это в течение часа и 45-и минут?

Вопрос: Исключено. Оба раза заезд длился шесть кругов, и я был очень удивлён тем, насколько устал, хотя просто сидел и ничего не делал. Из машины я вылез полностью вымотанным. Конечно, они в лучшей форме, чем я, но...
Гэри Хартстейн:
Это важный фактор. Вы попали в самую точку. Их обработка информации феноменальна, но я думаю, что, скажем, у пилотов современного истребителя всё выглядит примерно так же. Он преследует цель в трёхмерном пространстве, управляет самолётом, выбирает оружие и справляется с перегрузкой в 6G. Я не думаю, что гонщики – полубоги, но отличает их обработка информации. И тогда всё сводится к обычному человеческому фактору: великие чемпионы были очень умными людьми. Они не просто гонщики.

Вопрос: Все чемпионы мира? Вы бы могли сказать то же самое, скажем, о Михаэле Шумахере?
Гэри Хартстейн:
Да, мог бы. Он не из тех, кто обладает книжными знаниями, но понимает суть вещей и задаёт правильные вопросы. Он чрезвычайно умён. При этом он ещё и исключительный лидер, что не имеет ничего общего с пилотажем. Я видел ситуации, в которых люди из Ferrari готовы были принять за него пулю. Они были похожи на солдат, это было потрясающе.

Вопрос: Вернёмся к инциденту с Михаэлем. Когда вы услышали эту новость, о чём вы подумали, как профессионал?
Гэри Хартстейн:
Я подумал, что случилось что-то очень плохое, так как новости поступали очень скудные. Потом я услышал, что он в госпитале Гренобля, и знал, что это плохо. Он был в коме, но они говорили о медицинской коме. Этот термин нельзя использовать, он не даёт представление о ситуации. Я не использовал термин «медицинская кома». При любой черепно-мозговой травме пациент будет под наркозом.

Вопрос: В чём разница?
Гэри Хартстейн:
Если говорить образно: когда вы спите, я могу вас разбудить. Когда вы под наркозом, я не могу вас разбудить. Есть большая разница между сном и анестезией. Говоря обычным языком, отправив пациента под наркоз, вы должны контролировать вентиляцию лёгких, дыхательные пути и проводить сканирования, чтобы увидеть, что происходит у него в голове.

На последующих стадиях глубина анестезии может быть значительно увеличена, если в этом есть необходимость, чтобы добиться такого состояния пациента, когда он потребляет как можно меньше кислорода, но при этом максимум кислорода остаётся для питания мозга.

Если внутричерепное давление становится проблемой, вы можете погрузить пациента и в более глубокую анестезию, когда вся активность мозга сводится только к поддержанию жизнедеятельности. Вы не позволяете клеткам никакой активности, им не приходится посылать какие-либо импульсы, и так далее. В этом состоянии все ресурсы идут на поддержание деятельности клеток, и внутричерепное давление постепенно снижается.

Вопрос: Можно ли сказать, что мозг настолько сложен, что трудно предсказать, что произойдёт, так как там много чего происходит? Извините меня за дилетантскую терминологию.
Гэри Хартстейн:
Это нормально, но и вы извините меня за стандартный ответ. Возьмите автомат по продаже газировки и сбросьте его со скалы. Если после этого я опущу в него монетку, то вряд ли получу свою бутылку колы. В мозге столько же соединений, сколько звёзд во всей вселенной. Их триллионы и триллионы. Вы просто надеетесь, что эта штука сможет сама себя собрать.

Это как спутниковая навигация в вашей машине. Вы заводите двигатель и указываете точку, в которую хотите прибыть. Навигационная система говорит вам, что вы будете там в три часа. Это приблизительная оценка, потому что она делается на основе ряда статистических предположений: что по этой дороге вы будете ехать с такой-то скоростью, а по этой – с другой. По мере приближения к цели прогноз становится всё более точным.

Вопрос: Очень хорошая аналогия. Помню, профессор Уоткинс говорил мне, что мозг – это уникальный инструмент. Он был одним из лучших нейрохирургов, которых вы встречали?
Гэри Хартстейн:
Этот человек действительно преклонялся перед человеческим мозгом. Я слышал, как много очень хороших нейрохирургов высоко отзывались о его способностях, но сам никогда не оперировал вместе с ним.

Вопрос: Думаю, вы можете судить и по разговорам с ним. Когда говоришь с кем-нибудь об автоспорте, то быстро становится ясно, действительно ли твой собеседник разбирается в нём и любит его. У врачей то же самое, когда они садятся и начинают общаться?
Гэри Хартстейн:
Да, конечно. Но многое зависит от точки зрения. Например, я всегда замечал, что Мартин Брандл разговаривает с Себастьяном Феттелем особым образом. Все гонщики общаются друг с другом по-особенному, и никто не может их скопировать, даже если они говорят не о гонках.

То же самое я всегда замечал у хирургов. Даже когда они говорят не о медицине, они – члены одного клуба. Братство, к которому принадлежали мы с Сидом – это братство врачей автоспорта. Мы много говорили о медицине с самого начала, с 1990-го года, и я думал: «Да, этот парень хорош». Он действительно таким был, и не только в вопросах медицины.

Вопрос: Ваш пример с Мартином интересен. Я всегда предполагал, что гонщики воспринимают его иначе, потому что он знает, о чём говорит. Он не какой-то журналист, который никогда не садился в гоночную машину.
Гэри Хартстейн:
Абсолютно верно.

Вопрос: Вы – анестезиолог. Помню, однажды вы говорили мне, что под наркозом тело как никогда близко к смерти. Я был просто поражён этим.
Гэри Хартстейн:
Цель большинства анестезиологов – предотвращение восприятия мозгом чего-то неприятного. Обычно это хирургия, и один из способов, которым мы подавляем сознание, это доведение пациента до границы, за которой его уже нельзя разбудить. Для этого приходится использовать феноменально мощные препараты.

Вопрос: Невероятная ответственность...
Гэри Хартстейн:
Да, но самые счастливые анестезиологи, которых я знаю, не носят груз этой ответственности у себя на плечах. Те, кто это делают, счастливы куда меньше. В последние 10 лет происходит то, что мы никогда не видели прежде: каждый год один или два стажёра уходят из-за того, что не выдерживают напряжения.

Вопрос: Как получилось, что вы проходили стажировку в медицинской школе в Льеже?
Гэри Хартстейн:
Ну, сначала я отучился в США. Я окончил университет в Рочестере, штат Нью-Йорк, затем переехал в Бельгию.

Вопрос: Чтобы быть ближе к Формуле 1? Откуда взялась любовь к автоспорту?
Гэри Хартстейн:
Когда я был ребёнком, у нас было кабельное телевидение, и каждую субботу я смотрел по ABC программу «Мир спорта». Я был самым неспортивным человеком. Я не мог размахивать битой, и, конечно, не мог ударить по мячу. Но на ABC было огромное количество автоспорта. Это были золотые дни NASCAR и IndyCar. Не забывал я смотреть и Гран При Монако, и гонку в Ле-Мане.

Вопрос: В одном интервью вы говорили, что оказавшись в Льеже, рядом со Спа, вы понимали, что однажды обязательно там будете работать. Вас привлекала смесь медицины и спорта?
Гэри Хартстейн:
Я не был увлечён идеей работы на трассе, потому что это означало, что кто-то пострадал. Я приходил туда, потому что для меня они открывали ворота автодрома и сажали в машину, в которой я мог посмотреть гонку. Я был готов иметь дело с чем угодно, но честно говоря, не собирался трудиться, закатав рукава.

Вопрос: В конечном счете, это привело вас в Формулу 1. Вероятно, у вас не было учителя лучше, чем Сид. Я был тронут вашими словами, что вы обращались за советом именно к нему, а не, скажем, к вашему отцу...
Гэри Хартстейн:
Это было огромной привилегией так тесно работать с Сидом. Он знал всё и обо всём – не только в медицине, но и в жизни. Необыкновенный человек.

Вопрос: Таким образом, у вас была своя автоспортивная интернатура с Сидом, обучение делу. Когда он ушёл, вы заняли его место. Но вы знали, что нужно делать, потому что видели это и делали это...
Гэри Хартстейн:
Я не принимал участие в работе, если Сид не решал меня привлечь. Быть помощником Сида – очень деликатный момент, многие врачи и болельщики мечтали с ним работать. Я не хотел, чтобы Сид думал, что наша дружба связана с моим интересом к этому месту. Но, конечно, это огромный труд.

Вопрос: Какую ответственность вы несли за медицинских работников на трассе и их компетентность? Кто о чём должен был позаботиться?
Гэри Хартстейн:
Ответственность за медицинское обслуживание на трассе лежало на местной команде. Это вызывало проблемы, когда мы приезжали в новую страну, без длинной истории в автоспорте, и они не владели догоспитальной медициной.

Не забывайте, что врач отправляется на улицу только для того, чтобы забрать жертв несчастного случая на вертолёте или машине скорой помощи. В автоспорте то же самое. Курс, который я преподаю в Сильверстоуне, начинается с того, как пациент появляется в отделении неотложной помощи. Так что действиям в фазе между аварией и клиникой курс специально не обучает.

Вопрос: Вы говорите о стабилизации пострадавшего на месте аварии?
Гэри Хартстейн:
Да, на трассе. Что вы будете делать? Как долго? В 2007 году авария Кубицы произошла на противоположном конце трассы от той точки, где находился медицинский автомобиль. Но это случилось в 40 метрах от поста спасателей, а в Канаде работают компетентные парни, они отлично справились.

Когда я добрался туда, всё, что мне оставалось сделать – это поместить Роберта в машину скорой помощи, потому что всё остальное эти парни уже сделали. Водитель медицинского автомобиля, бывший гонщик Алан ван дер Мерве, правильно расположил машину, как он и всегда делает – он умный парень.

Вопрос: Что значит «правильно расположил машину»? Как это сделать?
Гэри Хартстейн:
Это зависит от конфигурации трассы и того, где проедут машины Формулы 1. Мы хотим оказаться вне трассы, в идеале автомобиль должен играть роль заградительного барьера. Потому что гонщики Формулы 1 несутся, как сумасшедшие. Если кто-то из них вылетит с трассы, то лучше пусть врежется в машину, а не в людей.

Вопрос: Когда на первом круге вы едете в медицинском автомобиле позади пелотона, насколько сложно оценить последствия аварии, скажем, в первом повороте? Вы должны быстро принимать решения, ведь автомобиля безопасности нет на трассе, и лидеры очень быстро вас догонят.
Гэри Хартстейн:
Совершенно верно. Чарли Уайтинг постоянно повторяет гонщикам: «Если вы хотите сообщить своей команде, что вас развернуло из-за того, что какой-то негодяй врезался в вас, то не забудьте ещё и поднять большой палец для медицинского автомобиля». Если я вижу большой палец, или что гонщик вылезает из кокпита, то знаю, что ничего страшного не произошло. У гонщика может быть сломано запястье или лодыжка – я не остановился бы из-за этого.

Но в запале гонщики порой забывают поднимать палец. Тогда мы ждём, пытаясь понять, всё ли в порядке. Мне не нравится выходить из машины, потому что чем дольше мы там находимся, тем выше вероятность, что из-за нас автомобилю безопасности придётся выехать на трассу. Я не против того, чтобы быть частью Формулы 1, но не хочу быть частью гонки.

Вопрос: Когда вы приняли дела от Сида Уоткинса, все структуры уже хорошо работали. Но вы занялись их улучшением и подготовили очень впечатляющее руководство.
Гэри Хартстейн:
Хорошая книжка с большим числом отличных авторов. Я показал идею Максу Мосли, и он сказал «Делайте это».

Вопрос: Вы заставили всех нужных людей помогать вам, но в итоге ничего не получилось. Как далеко всё зашло?
Гэри Хартстейн:
Все фотографии, числа и диаграммы, весь текст был сделан – и в течение долгого времени ничего не происходило. Я не знаю, почему. Каждый раз, когда я поднимал этот вопрос, ответа не было.

Вопрос: Не будет ли слишком грубо сказать, что вас отправили в отставку в конце 2012 года из-за того, что вы перестали устраивать руководство, так как были слишком откровенны?
Гэри Хартстейн:
Да, безусловно. И я намного более откровенен сейчас, потому что мне уже нечего терять. Я вполне могу жить с этим, потому что хорошо делал свою работу. Люди, чьё мнение для меня что-то значит, меня уважают. Так что всё в порядке.

Меня больше тревожит то, что прогресс замедлился по сравнению с прежними временами. К примеру, когда позиция гонщика сместилась назад и ноги оказались позади передней оси, это ничего не стоило командам, но спасло немало карьер. Или пожары… Которых больше нет. Но сейчас столь значительных шагов вперёд мы не видим.

Вопрос: Если бы вы всё ещё были там, какое правило, касающееся безопасности, вы бы приняли?
Гэри Хартстейн:
Цель состоит в том, чтобы определить самый безопасный тип закрытого и открытого кокпита. Каковы размеры, материалы, как нужно строить кокпит, чтобы избежать неприятностей. Таким образом вы придёте к идеальному кокпиту. После этого в каждой гоночной серии вы можете сказать: «Этот кокпит вы будете использовать. Теперь вы можете построить машину вокруг него».

Вопрос: Несмотря на прогресс шлемов, появление системы HANS и всего остального, главной задачей остаётся защита головы? У закрытого кокпита есть много как плюсов, так и минусов. Доступ к гонщику, конечно же, жизненно важен?
Гэри Хартстейн:
Совершенно верно. Но кроме того, возникает вопрос выбора между машиной с открытыми колёсами и открытым кокпитом, и открытыми колёсами и закрытым кокпитом. Как она выглядит? Будет ли это Формулой 1? Имеет ли это значение?

Вопрос: Здесь тонкая грань между максимальной безопасностью и тем, как должен выглядеть этот спорт. Об этом мы говорим?
Гэри Хартстейн:
Да, и я не единственный, считающий, что более опасные гонки более интересны. Посмотрите, скажем, на очень интересную трассу в Турции. А затем взгляните на Сузуку. В Турции очень весело, но на Сузуке ты понимаешь, что если что-то пойдёт не так, ты умрёшь. Уверен, именно поэтому она больше нравится гонщикам.